Мой самый лучший день— впереди…

Я тоже очень люблю весенний май. Конечно, за радость пробуждения природы, за ощущение обновления и ожидание каких-то перемен. А ещё и за то, что май стал месяцем рождения моей доченьки, наполнившей мою жизнь новым смыслом и новыми красками. Теперь вот подрастает внучка — моё сокровище, конечно, красавица, умница, уже студентка. Один единственный день в мае подарил мне все богатства мира — моё продолжение на этой благословенной земле, их любовь, богатейшие эмоции — всему этому нет цены. Мир теперь стал прагматичнее, скрытнее и циничнее, только приходит время, когда понимаешь, никакие сокровища мира не заменят теплоту отношений, внимание, любовь и заботу близких по крови и духу людей. Эти отношения строишь сегодня и всю жизнь.

Май для меня ассоциируется со множеством домашних запахов: свежей побелки, соснового духа вымытых полов и невероятного аромата горячей хлебной корочки. В нашем доме перед майскими праздниками начиналась суматоха. Отмывалось до блеска всё, от потолка до самых закоулок. Стены белились, некрашеные потолки и полы отскабливались ножом до медовой желтизны, выставлялись зимние рамы, стиралось всё, от постели до рабочей одежды. В воздухе витает дух негласного соперничества соседок. Они ревниво поглядывают, у кого занавесочки белее и накрахмаленнее да во дворе порядок наведён безупречнее.

Очень важное поручение получали мы, малышня: тащить на речку закопчённые сковороды и чугунки, драить их там песком и ракушками. Жемчужные створки выносила на берега быстрой Таналычки речная волна вместе с небольшими черепашками.Эти ракушки были очень крепкими и легко соскабливали любой нагар. Но главное то, что можно было целый день безнаказанно плескаться в воде, гоняться за пескариками и ловить шустрых головастиков! Так что уже в мае мы имели весь букет примет лета: облупившиеся красные носы, содранные локти и коленки и усыпанные болезненными цыпками руки и ноги.

… Тот майский день вновь занимался очень жарким. Солнце блестит, будто тоже начищенное к праздникам. Взрослые сегодня дома, дружно вытаскивают и развешивают по заборам и навесам зимнюю одежду, одеяла и подушки. Двор заполонила выпущенная на волю пернатая живность. Квочки гордо демонстрируют очаровательных цыплят-пушистиков, оберегая своё потомство, страшно шипят гуси, снуют под ногами шустрые утята. На облачко, прилепившееся к краю прозрачного неба, встревоженно посмотрела только бабуля и предупредила нас: «Далеко от дома не уходите, как бы дождя не было».

«Нас» — это я, орава дворовых друзей и куча моих двоюродных братьев, часто прибегающих к бабушке, всю жизнь прожившей в семье дочери, моей мамы.

— Да какой дождь, — смеётся в ответ мама. — День-то какой, к вечеру всё проветрится, завтра можно и красоту дома наводить...

Так что никто и не заметил, как та тучка добежала до солнца, чуть его прикрыла, — и вдруг хлынул ливень! Без молний, без ветра, просто с неба вначале посыпались крупные, тёплые капли дождя, потом хлынули водяные струи. Они переливались и играли на солнце, разбивались в тысячи золотых искорок в лужах, и тут же над всем этим волшебством в полнеба широким коромыслом развернулась радуга. Наверное, это только детство дарит нам такую палитру и яркость красок природы …

А во дворе — суматоха! Все кинулись спасать постель, вытаскивать из всех щелей насмерть перепуганных, подмокших птенцов, под струи дождевой воды с крыши ставятся тазы и ведра, чтобы потом мыть волосы (не знали тогда хвалёных ныне кремов-шампуней, а косы у моей мамы и у её подруг были ниже колен!). Восторг переживают утки и гуси, вдруг оказавшиеся под потоками воды, льющей с неба. Они подняли крик, с треском расправляют и хлопают крыльями, пытаются оттеснить нас, малышню, из большой лужи, в которой мы уже скачем с неменьшим восторгом.

Привлечённые шумом и гамом в нашем дворе, к нам заглядывает сосед, суровый дядя-милиционер Алатырцев, что заставило нас брызнуть в разные стороны. Он — в форме, а нас за озорство часто пугали «милиционером». За ним спешит тётя Поля Воронкова и, конечно, бабушкина подружка баба Катя, чьи окна прямо напротив наших. Поняв, что никакого мордобоя у нас нет, они спешат с помощью, заодно охапками вытаскивают нас, мелких, из луж, отмывают, сдирают всё мокрое, больно мажут маслом ноги в цыпках, заворачивают в сухое и заталкивают на широкую кровать. Не важно, чей ребёнок подвернулся под руки, черноволос он или головёнка светлая, как одуванчик.

Бабуля уже давно растопила плиту. На тёплую печь отправляются коробки с подмокшими цыплятами, добавляется в самовар жаркий уголь, взрослые начинают рассаживаться у большого круглого стола на террасе. Они тоже все мокрые, но радость от яркого дня, благодатного дождя, приключившейся суматохи так из них и брызжет. Это настроение они переносят и за стол, где уже стоят кастрюльки (какие тогда баночки-вазочки!) со свежей сметаной и жёлтым коровьим маслом. Тётя Поля тут же бежит домой за чугунком с горячей картошкой в мундире, уже присоединилась дружная чета Быковых с огромной чашкой солёных огурцов. А моя бабуля затеяла пресные лепёшки. Тонко раскатав, она шлёпает кружочек прямо на горячую плиту, потом ловко переворачивает — и готово. Потом смазанный маслом или сметаной тот хлебец хрустит на зубах, запах от него по дому прямо сумасшедший и долетает до моей памяти, спустя даже семь десятилетий.

А чай, что заваривает бабуля, разве забудешь?! То было целое действие. Из глубины шкафа вынимался свёрток «французского» платка ( были такие расписные, ярко-красные , из тонкого ситца), оттуда извлекалась большая плитка, нет — целая плита, не меньше килограмма весом, прессованного китайского чая, и аккуратно отламывался кусочек. А сейчас бабуля, ворча: «Все мокрые, все простудились!», добавляет в заварник ещё и молодые листочки смородины и малины — и поплыл аромат!

И ещё одно действие из детства моего поколения: вспомните голубоватые сахарные головы на куске шпагата. Их раскалывали и потом делили блестящими щипчиками, а мы внимательно следили за каждой нечаянно улетающей в сторону крошкой — они почему-то были самыми сладкими. Конечно, и тот сахарок горкой прямо в тарелке …

Я медленно раскисаю и начинаю дремать, чувствуя на голове тёплую ладонь папы и слыша его ласковый шёпот: «Кушеккэн себеш...» («Мой замёрзший цыплёнок»).

… Самовар в тот день ещё не раз доливался, добавлялся уголь, а разговоры за столом не иссякали. Наши родители были еще очень молоды, только-только начинавшие забывать о страшной войне, унёсшей жизнь одного из сыновей бабули, второй вернулся весь израненным. Мой отец сбежал на фронт в 17 лет, добавив возраст, был тяжело ранен под Сталинградом, ещё раз под Берлином, а мама в 15 лет в числе многих участников трудового фронта по колено в ледяной воде резала торф для нашего медеплавильного завода. Да и у каждого за нашим столом был свой страшный и невосполнимый счёт к той войне. В каждом соседском дому продолжали оплакивать не вернувшихся с фронта. Можно сказать, все и выжили, и победили вопреки. Потому их радовали каждый божий мирный день, дождь и солнце, мы, вымокшая под ливнем мелюзга, не важно, чьих она родителей и какой национальности, рассыпчатая в мундире картошка и запах свежеиспечённого хлеба, что щедро ставит на стол моя бабуля, которая ни слова не знала по-русски, но не разлей вода была с «Катькой-эхирят». Не было в молодости моих родителей и в детстве моего поколения навороченных автомобилей и брендовой одежды, но были искренность взаимоотношений между людьми, готовность поделиться и помочь. Потому своих соседей и дворовых друзей всегда вспоминаю добром и с благодарностью.

С высоты своих лет (всё-таки уже 15 лет на пенсии!) могу лишь радоваться, что Всевышний дал мне жизни намного больше, чем моим родителям, и надеяться, что он продлит мои дни, я буду ещё любоваться нарождающимися рассветами, чтобы в какой-то из этих дней (может, тоже в мае) взять на руки своего правнука. Ведь в этом заключается очень простой и одновременно великий смысл жизни.